В статьях о нем, в монографиях очень внимательно, подробно разбиралась его живопись, его теоретические выводы, его страстное внимание к предметному миру, весомости, объемности. О жизни мастера сообщалось всегда мало. И действительно, жизнь Сезанна не была богата событиями. Родился он в семье с достатком – у отца была шляпная мастерская, дела которой шли превосходно, затем отец, преуспев, стал банкиром и, испытав сам в детстве нужду, мечтал пристроить и сына к делу, которое бы давало доход. Его удивляли, а возможно, и радовали успехи сына в рисовании и живописи до тех пор, пока он не почувствовал в этом юношеском увлечении страсть.

А Поль Сезанн после колледжа ходил в музей на занятия по живописи и поражал своих товарищей свободой рисунка, неожиданной смелостью набросков.

В колледже Поль дружил с мальчиком, который учился на класс младше его, – Эмилем Золя. Все детские и юношеские годы освещены были этой захватывающей дружбой. Сначала вместе бегали на переменах, вместе купались, играли, затем появились иные занятия: читали вслух Мюссе, Гюго, Ламартина, комментировали, рассуждали, философствовали. Сезанн излагал свои первые теории, воодушевленный живописью Веронезе, Рубенса, Рембрандта. Золя декламировал свои стихи...

К сожалению, несколькими годами позже эта дружба распалась. Впрочем, почему, к сожалению? В жизни бывают разногласия. Так и Золя с Сезанном, увидевшись в Париже, после страстной переписки, после такого тоскливого ожидания встречи они не нашли уже полного единства в своих взглядах. Но первая встреча! Первая встреча была чудесной! «Я видел Поля!!! – писал Золя их третьему другу юности. – Я видел Поля, понимаешь ли это, понимаешь ли ты всю музыку этих трех слов?» Золя занимал небольшую должность, Сезанн посещал Швейцарскую академию. А вечерами в маленькой комнатке Золя – споры об искусстве. Но оба друга шли разными путями в творчестве, и споры кончались раздражением. Вскоре Золя писал Сезанну: «Париж был неблагоприятен для нашей дружбы, все равно ты неизменно остаешься моим другом».

Сезанн приехал в Экс, родной город, только погостить, отдохнуть от шумной столицы. Но отец и слышать не захотел о его возвращении в Париж, о его занятиях живописью. Поль, как всегда, был послушен, сел за контроку банка и начал считать. Но ни воля отца, ни послушание сына не смогли изменить жизненный путь художника. Творчество буквально обуревало его. Он и страницы гроссбухов заполнял рисунками и стихами. Там записано, например, такое его двустишие:

Сезанн, банкир, глядит, стирая в страхе пот,
Как за конторкою художник в нем растет.

В тоске по творчеству Поль оставлял иногда конторку, убегал в загородный дом отца и расписывал там стены. А когда не хватало места, прямо по старому писал новые композиции.

Наконец всем в семье стало ясно, что никакое насилие не сделает из Поля Сезанна банкира: он художник.

И снова Париж. Скорее проявить свое дарование, а за этим признание, успех... Не могут же художники, критики, зрители не оценить его стремление передать реальность, плотность, объемность мира... Так, наверное, казалось юному Полю Сезанну.

Но уже на вступительном экзамене в Академию художеств он проваливается. Один из экзаменаторов объяснял его неудачу: «У Сезанна темперамент колориста; к несчастью, он впадает в крайности». Трудно, конечно, было экзаменаторам сразу понять, что перед ними художник, чье творчество станет истоком, от которого возьмут начало многие течения нового европейского искусства. И этот юноша в красном жилете, с манерами богемы, создающий композиции, как будто он стреляет из пистолета на белое полотно самыми различными красками (он сам называл в то время свою манеру писать – «пистолетной» живописью!), станет одним из самых одержимых художников в европейском искусстве.

Уединившись, отказавшись от всяких развлечений, мужественно погрузившись в поиск наиболее убедительного изображения формы в живописи, он как ученый ставит опыты – пишет натюрморт за натюрмортом. Как будто все одно и то же, но каждый раз с разных сторон понемногу приближаясь к истине.

Он очень подолгу писал натюрморты, составлял их из самых простых вещей – бутылки, яблоки, салфетки, вазы, полагая, наверное, что в простом легче найти нужную ему систему, нужные ему закономерности. Если посмотреть на список его работ, то можно удивиться, как часто повторяются одни и те же названия: «Натюрморт», «Гора св. Виктории», «Портрет жены»...

Эмиль Золя в «Записках друга» называет Сезанна этого времени «неуравновешенным» и «мятежным». Пренебрежение художника к буржуазной светскости несколько раздражает Золя, он и новые полотна Сезанна, написанные под влиянием Рубенса в горячем колорите, находит «слишком экзальтированными».

Через несколько лет Золя скажет Воллару – биографу Сезанна: «Ах, почему мой друг не подарил мне... великого живописца, на которого я так рассчитывал?.. Наши товарищи охотно видели в нем неудачника, а я не переставал им твердить: «Поль одарен гениальностью великого живописца». Ах, зачем в этом случае я не оказался хорошим пророком?!»

Но этот разговор будет позднее.

А пока Золя даже мстит Сезанну. После того, как живописца не приняли на выставку в Салон, Золя пишет из номера в номер «L'Evenement» отчеты об этой экспозиции. Шумный, даже скандальный успех этих статей был так велик, что журнал вынужден был приостановить их публикацию.

Сезанн был в восторге: «Черт побери, как он их здорово перетряс, всех этих пачкунов».

По воспоминаниям его друзей, замкнутый, скромный, чуждый тщаславия и суетности, Сезанн все-таки очень хотел увидеть свои картины на выставке. Долгие годы его попытки были безрезультатны. Только в 1882 году – художнику было сорок три года – в каталоге Салона можно было прочитать: «Сезанн Поль, ученик Гильмэ: «Портрет Л.А.». Жюри отвергло полотна Сезанна и на этот раз, но каждый член жюри имел тогда право выставить работу своего ученика без обсуждений, и Гильмэ воспользовался этим положением, которое вскоре было отменено.

Только через семь лет еще одна картина мастера попала на выставку – это была Всемирная выставка 1889 года, здесь тоже помог один из тех немногих почитателей, которые восхищались живописью Сезанна. Министерский чиновник Шокэ, имевший возможность иногда покупать картины, увлеченный живописью Делакруа, ценил живопись Ренуара, дружил с ним. А Ренуар не уставал рассказывать Шокэ о Сезанне, уговаривал его купить сезанновских «Купальщиц». Но Шокэ боялся жены, которая ругала его за увлечение этими странными современными художниками. Тогда решено было действовать хитростью. Как-то Ренуар явился к Шокэ с маленькой картиной и как будто забыл ее. Когда же мадам Шокэ несколько привыкла к «Купальщицам», коллекционер смог купить эту картину. А вскоре Сезанн пришел сам в дом Шокэ и стал там самым близким человеком.

Шокэ удивительно трогательно относился к Сезанну и его искусству. Он был счастлив, если ему удавалось уговорить какого-нибудь известного коллекционера принять работу Сезанна с обещанием хоть изредка поглядывать на нее, вынимая из ящика. Когда же Шокэ попросили дать его изысканную мебель на всемирную выставку, то он поставил условие, чтоб там была экспонирована работа Сезанна. Так второй раз, уже к пятидесяти годам, художник испытал радость от встречи своего произведения со зрителем, хотя повесили картину очень плохо – высоко – и разглядеть мало ее кто мог.

Судьба компенсировала Сезанну пренебрежение критики, отсутствие зрителей необыкновенной верностью нескольких почитателей.

Еще был папаша Танги – торговец красками, проявлявший симпатии к импрессионистам, среди которых были приятели Сезанна. Когда он познакомился с искусством Сезанна, то всем стал советовать покупать его картины и сам покупал, когда мог.

Жюльен Танги был на редкость добрым и симпатичным человеком, влюбленный в искусство, всегда старавшимся помочь непризнанным художникам. В письме Ван Гога к брату есть такие строки: «Жалею все-таки, что не заказал краски у папаши Танги, хотя ничего бы на этом не выиграл – скорее напротив. Но он такой забавный чудак, и я частенько думаю о нем. Когда увидишь его, не забудь передать ему привет от меня и сказать, что, если ему нужно несколько картин для его витрины, я могу их прислать, и притом, из числа самых лучших». Танги предпочитал «современных» художников и называл их торжественно «господа, принадлежащие Школе». Это были те, кто изгнал с палитры, по его выражению, «кофейную гущу», кто не пользовался черной краской. И еще он был убежден, что работа и добропорядочное поведение – обязательное условие успеха. Его любовью, кроме Сезанна, пользовались Писсарро, Гоген, Ван Гог...

В уютной лавочке папаши Танги часто собирались художники. С легкой руки этого доброго человека не раз завязывалась подлинная дружба. Здесь Амбруаз Воллар впервые увидел произведения Сезанна, заинтересовался его творчеством. Еще не будучи лично знаком с живописцем, много потрудился, чтобы устроить его первую серьезную выставку. А потом приехал в Экс, где теперь в основном жил художник, и с тех пор стал его другом.

Итак, в декабре 1895 года в Париже на улице Лаффит открылась выставка Сезанна, на которой были представлены: «Автопортрет художника», «Этюд купальщиц», «Портрет мадам Сезанн в оранжерее», «Мадам Сезанн в зеленой шляпе», «Завтрак на траве»...

В витрине Воллар выставил «Купальщиков», «Леду с лебедем» и еще одну картину, также изображавшую нагую женщину. Мещанство, громогласно демонстрирующее свою люйовь к искусству, было шокировано и столь же громогласно спешило заявить, что их целомудрие оскорблено. Газеты кричали о скандале, публика удивлялась, а посредственные художники Салона злились. Им казалось, что Сезанн разбогатеет после этой выставки, а это уже простить было трудно. Даже те, кто как будто хвалил Сезанна, готовы были приписать художнику дефекты зрения, наверное, для того, чтобы объяснить его живописные достижения: «Художник с большой сетчаткой, который благодаря крайне обостренной восприимчивости своего зрения открыл горизонты нового искусства».

Через несколько лет, в начале нового века, искусство Сезанна получило признание. Умер он в 1906 году, 22 октября. Был на этюдах, попал в грозу и два часа работал под проливным дождем. Возвращаясь, упал на дороге, потеряв сознание. Проезжавший в повозке человек подобрал его и в бесчувственном состоянии довез до дома. Всю ночь у Сезанна был жар. Но утром он встал, спустился в сад и стал работать над этюдом, который писал с крестьянина. Во время сеанса с ним сделался обморок. Его перенесли, уложили в постель. Спустя несколько дней художник скончался.

Как же появился этот мастер на взлете импрессионизма – своеобразный, с собственной, ни на кого не похожей живописью?

Надо немного вернуться назад. Во Франции господствовало салонное искусство. Парижский Салон был заполнен слащавыми картинами – их раскупали. И появились импрессионисты, которые шли против ложной, придуманной живописи, потакавшей вкусу благополучного буржуа. Они создали в своих произведениях новую палитру, отказавшись от черной и темно-коричневой краски. Они вышли с мольбертами на улицу. И их живые впечатления отразили на полотнах переменчивую игру света и тени, блеск солнца и глубину неба. Живопись стала прозрачной, цветной. В этом было достижение, достоинство художников-импрессионистов. Но всякое явление не однолинейно. Импрессионисты, создавшие прекрасную живопись, посвятив все свое внимание свету, цвету, несколько отвлеклись от углубленного изучения формы.

Сезанн чувствовал, чтобы написать картину, подобную тем, которые создавались классиками итальянского и голландского искусства, где строгость формы превосходно сочеталась с великолепными цветовыми гармониями, надо сделать еще шаг. И он занялся поисками более постоянного в природе, чем свет со всей его переменчивостью. Сезанн стал утверждать, что это наиболее постоянное можно найти в непоколебимой, монументальной форме окружающих нас вещей. Унаследовав от импрессионизма любовь, уважение к свету и цвету, он стал искать способ простыми и ясными цветовыми соотношениями изобразить строгую форму в ее классическом равновесии.

Он был одарен необычайным чувством пластики, острым чувством пространства, что в сочетании с тонкостью его глаза позволило ему создать живописные шедевры.

Сезанна изучали, им восхищались – самые разные художники. Б.М.Кустодиев в 1926 году писал: «День, проведенный в Москве, меня очень порадовал. Часа 2 пробыл в музее Морозова, изучая Сезанна и др. Особенно Сезанн меня в этот приезд как-то пронял. Он весь собран в одно место (взяты картины от Щукина); такое цельное и сильное впечатление! Последняя комната, где висят картины «голубого» периода, исключительно хороша. Какое чувство природы и вместе с тем какой удивительно живописный подход к ней! И какое спокойствие созерцания, несмотря на бравурный прием и динамизм в технике. И как все «сезаннисты», наши, конечно, грубы или вялы; взяв чисто внешне «приемчик», не поняв внутренней структуры его пейзажа, «органичности» его «сюжета» (может быть очень старое слово) с техникой. Особенно великолепны «Гора св. Виктории» и «Мост на реке» – одна изумрудная, с удивительными, глубокими и разнообразными зелеными цветами, другая – мглистое солнышко на серо-розовой горе с оранжевыми пятнами земли и темной зеленью садов – торжественная и богатая картина».

В 1967 году вышла книга известного мексиканского художника Давида Альфаро Сикейроса, обращенная к молодым художникам, где он пишет: «...следует подчеркнуть, что Сезанн, совершенно не понятый и ложно истолкованный, Сезанн, живший в то время, когда в живописи постепенно утрачивалась подлинная реалистическая объективность, направил свои усилия на поиски геометрического каркаса формы, чтобы возвратить живописи ее реалистическую структуру. Сезанн был техническим реставратором реализма в живописи».