Импрессионисты передавали действительность без особой философской и психологической основы, а гогеновская живопись – это цветовые метафоры, полные гармонии, прекрасно ритмически и декоративно организованные со сложным смыслом. Розовая земля на его полотнах не только потому розовая, что она освещена лучами заходящего солнца, но и потому, что это земля радости, изобилия. Фигуры людей в его композициях, которые он пишет с натуры, приобретают философский, символический смысл. Женщина – вечность, женщина – мир, покой. Цветовыми соотношениями он умеет передать страх, спокойствие, ревность, раздумье...

Его искусство давно получило признание. Правда, после смерти художника. Года через четыре. Французская печать, так зло высмеивавшая живописца при жизни по поводу каждой из его немногочисленных выставок, с удовольствием начала публиковать статьи, восхваляющие его искусство, смаковать подробности его жизни. Обыватели, ранее ненавидевшие его за неожиданность таланта, ума, поведения, одежды, за то, что он жил не так, как они, теперь, после смерти, начинали гордиться знакомством с ним, вспоминать, как встречались в кафе, на выставках, и желая приобщиться к вечной жизни искусства Гогена, рассказывали вымыслы, чтобы отвести себе благородную роль. Жизнь Гогена обрастала неправдоподобными событиями, легендами. О нем писали книги, статьи, воспоминания. И каждый автор норовил его биографию подстроить под свои понятия о жизни. Надо было спасать честь семьи, из которой ушел художник, и его изображали верным мужем, любящим отцом, уютным семьянином. Надо было изобразить романтического героя – пожалуйста, необыкновенная любовь к женщине с далеких островов. Надо подтвердить, что гений – это безумство, и на этот счет набралось немало фактов: в тридцать пять лет он оставил благополучную службу, лишился состояния, писал картины, которые не имели спроса, голодал, но оставался верен искусству.

Жизнь его действительно дала разным людям разные поводы говорить о нем, восторгаться, смеяться, возмущаться, преклонять колена.

Рассказ о Поле Гогене, наверное, надо начинать с его бабки Флоры Тристан, потому что он унаследовал от нее не только внешнее сходство, но и характер. Кроме того, ее убеждения, жизнь, полная приключений, о которой немало говорили и писали, современники, не могла не заинтересовать Гогена.

Флора Тристан вышла замуж за художника – графика, литографа. (Так что художественные интересы уже проявлялись в роду Гогена.) Все в жизни Флоры было неустойчиво, все менялось порывисто, страстно. Ссоры, семейные раздоры получали громкую огласку. Суд из-за детей, из-за раздела имущества. Она уходит от мужа, работает в кондитерской, служит горничной. Уезжает с семьей, в которой она служила, в Адглию, И там меняет несколько профессий. Едет, не смущаясь расстоянием, к родственникам в Перу. Затем, побывав в Америке, Испании, Индии, возвращается во Францию. И вскоре, в 1838 году, в Париже выходят два тома автобиографического романа «Странствования одной парии». Она пишет «Мефис и пролетарий», статьи об эмансипации женщин, об искусстве. Во всем ее духовном облике можно увидеть много общих черт с Гогеном – темперамент, страсть, увлеченность, безразличие к общественному мнению, решительность в действиях, любовь к путешествиям.

...Жизнь в Перу у родственников Гоген запомнил навсегда, хотя там он провел всего шесть лет в самом раннем детстве, после чего мальчика снова привезли во Францию. Его воспоминания о том времени были связаны с добротой, весельем, семейной лаской, и голубым безоблачным небом юга. Может быть и поэтому в тяжелые дни своей жизни художник так мечтал о южных странах, где, ему казалось, он сможет обрести счастье и покой.

В парижском пансионе юношу мало интересовало учение. Он мечтал о путешествиях. И в семнадцать лет против воли матери поступает матросом в торговый флот. Это был первый, по общепринятым понятиям, позор, который принес Гоген своей семье. Мать так и не простила ему непослушания. Она умерла, когда сын был в плавании. И, очевидно, в наказание и по ее воле он был лишен всего наследства. «...Что касается моего дорогого сына, – холодным слогом было написано в завещании, – то он сам должен будет сделать свою карьеру, ибо он так мало умел заставить всех моих друзей полюбить себя, что окажется совсем покинутым».

Гоген вернулся во Францию, когда ему было двадцать три года, побывав в Бразилии, Чили, Перу, а затем и у берегов Дании и Норвегии. Карьера в Париже с помощью опекуна ему удалась. Он получает ведущее место в банке, приобретает приличное состояние, собственный экипаж на зависть сослуживцам и слывет прекрасным финансовым деятелем. Вскоре Гоген женится на молодой датчанке Метт-Софи Гад, приехавшей в Париж на каникулы. Появляются дети. В семье достаток. Что же еще надо? Гоген интересуется искусством, начинает рисовать, писать, приглашает в гости художников. Жена разделяет его интерес, прощает ему увлеченность живописью – милое чудачество, приветливо встречает его новых друзей- художников. Почему же вдруг все рушится – благополучие, достаток, семья?

Одна, но пламенная страсть поглощает Гогена – живопись. Краски, в сочетании которых можно выразить мысль, чувства, чистоту видения мира. Это уже слишком, это уже не могут понять ни жена, ни родственники, ни сослуживцы; ни общество. Гоген покидает службу, семью, Париж и уезжает в Руан. Отныне, по его выражению, он не будет «воскресным художником».

Школой Гогена был импрессионизм, достигший в те времена своего расцвета. Импрессионисты привлекали его не только своими живописными достижениями, но и духом борьбы с салонным искусством. Ему было дорого их внимание к повседневной жизни человека. Ему, любящему небо, воздух, солнце, было дорого то, что они вынесли свои мольберты из мастерских на пленэр, стремясь передать на полотне непосредственные ощущения действительности.

Начав заниматься живописью в духе импрессионизма, он находит свой путь в искусстве. И если импрессионисты, каждый по-своему, стремились анализировать красочный мир, то Поль Гоген старается синтезировать цвет. Ему недостаточно восхищаться виртуозной техникой, он хочет размышлять в искусстве.

В этот период, когда Гоген вслед за семьей, беспокоясь о ней, приехал в Копенгаген, поступил снова на службу, уже не столь выгодную, он все равно продолжает заниматься живописью и пытается, порой еще сбивчиво, найти, определить, сформулировать свою эстетическую программу. Он рассуждает о цвете, форме, о линии: «...Почему ивы с поникшими ветвями называются плакучими? Не потому ли, что линии, опускающиеся, печальны?..» Он пишет о благородных, правдивых и лживых линиях, о том, что с помощью линий и цвета можно передать настроение, душевное состояние человека. «Для меня великий художник – это формула наибольшего разума».

Так в письмах дпузьям он изливал свои мысли, чувства. А дома был ад. Жена, ее родственники презирали художника, для них он навсегда низко пал, он компрометирует их респектабельное семейство. От него стараются избавиться. И летом 1885 года, взяв своего шестилетнего сына, Гоген уезжает в Париж.

Но ни сейчас, ни позже в своих странствиях Гоген не обретает ни душевного покоя, ни благополучия. Он возвращается в холодную, нетопленную, пустую комнату. Чтобы прокормить сына, который вскоре по приезде заболевает, великий живописец находит единственную работу – он расклейщик афиш.

«Я узнал настоящую нищету, – писал Гоген в «тетради для Алины», своей любимой дочери (ее раннюю смерть предстояло еще пережить художнику), – так сказать, голод, со всеми его последствиями, но это еще ничто или почти ничто. К этому привыкаешь и с некоторым усилием воли кончаешь тем, что смеешься над этим. Но что страшно – так это помехи в работе, в развитии интеллектуальных способностей. Это верно, что вопреки всему страдание обостряет гений, Однако его не должно быть слишком много, иначе оно нас убивает».

...Южная Америка – вот где кажется Гогену, он сможет изменить свою жизнь и «жить, как дикарь».

Но мечты живописца о приятной жизни в Америке разбиваются о действительность, и чтобы заработать на обратную дорогу, Гоген должен «ворочать землю с половины шестого утра до шести вечера под тропическим солнцем и проливным дождем», роя Панамскии канал; он нанимается матросом на корабль, плывущий в Европу.

Наступают годы дружбы с Ван-Гогом, годы выставок, появление в печати хвалебных и ругательных статей... Гоген очень ждал статью Мирбо, о чем он писал жене. Главный редактор «Figaro» не хотел ее помещать, но после появления статьи в другом издании Метт ответила мужу, что статья показалась ей «до смешного преувеличенной». Так, при всех своих попытках понять друг Друга они не смогли.

Октав Мирбо писал: «Я только что узнал, что г-н Поль Гоген уезжает на Таити, Он намерен пожить там один несколько лет, построить себе хижину, начать все сызнова и осуществить те замыслы, которыми он одержим. Когда человек добровольно бежит от цивилизации, ища забвения и покоя для того, чтобы лучше познать себя и прислушаться к внутренним голосам, заглушенным шумом наших страстей и споров, – это мне кажется любопытным и трогательным. Г-н Поль Гоген очень своеобразный, очень волнующий художник, который неохотно показывался публике, знающей поэтому о нем очень мало. Несколько раз я хотел написать о нем... но не решался – вероятно, из-за сложности вопроса и боязни неверно изобразить человека, которого я в высшей степени уважаю; в самом деле, есть ли более непосильная задача, чем определить в нескольких коротких и беглых замечаниях значение искусства одновремено столь сложного и примитивного, ясного и непонятного, варварского и утонченього, как искусство г-на Гогена?

...В его творчестве есть тревожная и острая смесь варварского великолепия, католической литургии, индусской мечтательности, готической образности, неясной и тонкой символики; есть жестокая реальность и неистовые поэтические взлеты, посредством которых г-н Гоген создает глубоко личное и совершенно новое искусство – искусство художника и поэта, апостола и демона, искусство, возбуждающее боль...».

Статья Октава Мирбо привлекла внимание к распродаже картин Гогена, и художник, радостный, возбужденный успехом, едет в Копенгаген повидаться с женой и детьми перед отъездом на Таити. Но радость свидания растоптана – надо видеться с Метт тайком в гостинице, чтобы не скомпрометировать ее своим видом.

И снова настроение художника очень подавленное. 23 марта 1891 года в парижском кафе «Вольтер» друзья Гогена устраивают прощальный вечер и провозглашают тост: «Воздадим должное его чуткой совести, которая гонит его в изгнание в самом расцвете таланта, вынуждая его искать новые силы в далекой стране и в самом себе».

...Таити. Он возвращается к таинственным странам, которые у него связаны с детством. Там он ищет полной тишины, простых, безыскусных отношений между людьми, свободы. Таитянские жители не понимают смысла занятий Гогена. Но они видят, что этот странный человек отдает всего себя своей работе, и крестьяне, для которых труд и беспощадность к себе были понятны, уважали и ценили одержимого пришельца. Он был в их среде своим, и мир, созданный в горячем воображении Гогена, стал было осуществляться в неуемном естестве красок, линий, лиц и характеров.

Техура, юное существо, полюбила Гогена. Она открывала ему мир новых отношений в семье – мир покоя, уважения, дружбы. Она учила языку, рассказывала легенды, обычаи своей страны.

«..Началась жизнь совершенно счастливая, основанная на уверенности в завтрашнем дне, на обоюдном доверии, на взаимной любви. Я снова принялся за работу, и счастье поселилось в моем доме, оно подымалось вместе с солнцем, лучистым, как и оно. Золотое лицо Техуры заливало радостью и светом внутренность жилья и весь окрестный пейзаж. И мы оба были такими совершенно простыми».

Гоген в каждой картине старается найти новые пластические эквиваленты необычной красоты природы. Его радует творчество. Но и в этом полупридуманном мире его догнала отвергнутая им, но мстительная и беспощадная» действительность. Нет денег, следовательно, нет холста и красок. Его должники в Париже не торопятся ему помочь, Гоген пишет Серюзье: «...мои полотна пугают меня. Никогда публика не примет их».

В марте 1892 года художник в письме к Монфрейду рассказывал: «Я был очень серьезно болен. Представьте себе, я выплевывал по четверти литра крови ежедневно. Остановить ее было невозможно... Врач здешней больницы очень волновался и считал, что со мной все кончено. Он сказал, что легкие у меня здоровы и даже крепкие, но сердце сыграло со мной скверную шутку. Впрочем, оно перенесло так много ударов, что ничего удивительного здесь нет».

...Возвращение во Францию было нерадостным. 3 августа 1893 года Гоген сошел в Марселе с корабля, на котором во время пути от жары умерло несколько пассажиров. В кармане у него было четыре франка на телеграмму друзьям о помощи.

В Париже Гоген собирает все силы для предстоящей борьбы. Устраивает выставку привезенных с Таити картин. В рецензиях можно было прочитать: «...Чтобы развлечь своих детей, пошлите их на выставку Гогена. Они позабавятся перед раскрашенными картинками, изображающими четверорукие женские существа, распростертые на бильярдном сукне...»

Два года прожил во Франции Гоген, но они не были счастливыми годами. И снова Гоген уезжает на Таити. Меньше стало надежд, немножко меньше мужества, и только великолепная сила художника, осталась до последних дней его жизни. Бывали минуты отчаяния, которые прорывались в письмах: «Сегодня я повержен на землю, беспомощный, наполовину уничтоженный борьбой, не получая даже благодарности, которую я заслужил. Я на коленях отбрасываю от себя всякую гордость. Я только неудачник...»

В письмах звучало отчаяние. Но в живописи его нет. Сказочные краски, мягкий влажноватый воздух, роскошная природа и тропическое солнце. Все это увлекало художника, и он был счастлив в своем творчестве. Он мало кого любил. Может быть, о нем можно сказать, что он никого не любил. Любовь к искусству похищала все чувства, которые возникали в этой неукротимом сердце.

Умирал он очень тяжело. Французские власти на Таити, преследовавшие его при жизни, глумились над ним и после смерти, расправляясь с его художественным наследием. Невежественные чиновники продавали его картины, скульптуры, деревянные рельефы с молотка за бесценок. Жандарм, который проводил аукцион, сломал на глазах у собравшихся людей резную трость Гогена, но припрятал у себя его картины и, вернувшись в Европу, открыл музей мастера.

Вся жизнь художника была битвой с мещанством, с установившимися взглядами, с предрассудками... Он всегда проигрывал, но никогда благодаря своей одержимости не сдавался. Ему нечего было жалеть и нечего терять, ибо то, чем он жил, могло погаснуть только с жизнью.