Мимо Пикассо нельзя пройти равнодушно. Хочешь или не хочешь, но приходится со всей серьезностью отнестись ко всему тому, что уже вошло в историю как крупнейшее явление современности. Его творчество настоятельно требует рассуждений. Оно засталяет думать и решать. Неважно – за или против, но суждение должно быть высказано.

Пикассо не благодушный и спокойный созерцатель. Он активный cозидатель, с первых своих шагов отказавшийся от бездейственного, оптического рассмотрения мира. Это художник огромной пластической и пространственной силы, с классической легкостью воспроизводящий ракурсы любых вещей и любых форм, художник, способный с необычайной полнотой передать тяжесть и плотность предметов живых и движущихся. Его литографии, нарисованные одними контурами и возбуждающие живое представление о греческих рисовальщиках и живописцах, особенно яркое тому подтверждение. Эта врожденная способность ощущать массу и плотность изображаемого предмета, его пространственную протяженность, так же, как умение без всякого напряжения рассказать о расстояниях и ракурсах, что обнаруживаешь уже в ранних, еще ученических его работах, сразу поставили его в ряд художников особых, выдающихся. Этот дар пространственного видения и мышления обнаруживается в любой его работе – ранней или поздней, в конкретно-предметной, отражающей явления чувственно воспринимаемой действительности или в отвлеченной, абстрактной, где с трудом узнаешь привычные для тебя вещи.

Художник не сковывает себя правилами или привычками. Его переходы от очень конкретных вещей к отвлеченным, абстрактным неожиданны и часто раздражительны. Внутренне протестуешь против абстракций, где с трудом собираешь остатки мира, вдребезги разбитого аналитическим взглядом трудного и беспощадного художника. Правда, в этих вещах сила его пространственного мышления не иссякает, но чувство горечи не покидает зрителя.

Для меня новая встреча с Пикассо не принесла неожиданностей. Я знал и любил его синий и розовый периоды. Я помнил его «Даму с веером», его кубистические пейзажи, я знал его абстрактные серии. Я старался убедить себя в том, что для меня все его периоды равноценны. Но из этого ничего не выходило: всe заслоняли или «Нищий с мальчиком», или «Девочка на шаре», ставшая для меня классической. Я помнил ее длинное и тонкое тело, все сложное внутреннее движение ее торса, ее рук, и ног и ясно понимал, что именно тема движения, так настоятельно возникшая теперь как перед наукой, так и перед искусством, с особой остротой трактуется в этой работе.

Художник рассматривает мир как движущееся единство форм. Эта тема, как мне кажется, осталась на всю его жизнь наиболее острой и стойкой. Ее читаешь во всех его вещах. Он проводит ее в ранних работах, изображающих его близких друзей, обыкновенных, простых людей его времени, и в жанровых вещах, посвященных «униженным и оскорбленным» бродячим комедиантам Франции, и в тех картинах, где он, отказываясь от литературной сюжетики, ищет смысл в более абстрактных образах и понятиях.

Мы знаем жанровую живопись в мировом искусстве. Мы ценим глубокое литературное повествование Рембрандта и Сурикова, Хогарта и Федотова. Но мы знаем и не менее сильную, но гораздо более отвлеченную живопись Рублева и Пуссена, Моралеса и Врубеля. Мы преклоняемся перед возвышенностью их образных суждений, перед торжественной архитектоникой их композиций. Пикассо перешагнул через границы жанровой живописи, двинувшись в область абстрактных изображений не сдерживаемый никакими силами.

Рассматривая его живопись, начинаешь думать и о том, что в девятнадцатом веке изобразительное искусство об руку с физикой рассматривало и исследовало чувственно воспринимаемые свойства вещей, а в двадцатом веке исследования стали более сложными и более отвлеченными. И понятие о пространстве решительно усложнилось.

Искусство в работах Пикассо занялось рассмотрением и исследованием этих понятий. Живые формы природы подчинялись этим темам. Аналитическая односторонность решений часто вытесняла все остальное. Так непримиримость и беспощадность испанского искусства в новой форме проявились в его творчестве. И, действительно, как это ни странно, Пикассо удивительно традиционный художник. Он пережил влияние самых различных традиций – Тулуз-Лотрека, Моралеса, негритянской скульптуры, Пуссена, греческих вазовых живописцев. Может быть, поэтому он так неожидан и разнообразен – от классических рисунков до экспрессоионистических абстракций, от мягких лирических портретов сына до жестких и злых углов «Кошки с птицей», раздражающей своей экспрессионистической деформацией. Эту деформацию почти невозможно принять, ибо трудно уговорить себя согласиться с тем, что уже почти невозможно проверить объективными законами восприятия. Впрочем, может быть, в связи с этой экспрессией он возвращается к сложным литературным сюжетам, отражающим его гражданские чувства. Таковы его «Герника» или «Война и мир». Это страшные вещи. Они вызывают и ощущение настоящего ужаса и воспоминание о жестоких бедствиях, пережитых человечеством. Они убеждают нас в том, что он действительно «жестокий талант», который не соглашается с филистерски благополучными рассуждениями о благополучии мира.

Он не говорит, что «все идет к лучшему в этом лучшем из миров». Следом за Делакруа он повторяет: «у многих неверный и косный глаз; они видят предметы в буквальном смысле, но не улавливают в них самого существенного». Трагические неполадки, тяжелые противоречия он видит острее и содержательнее несложных и поверхностных гармоний. Его творчество с особой остротой отражает метания и порывы, искания и заблуждения нашего времени, всю противоречивость его развития. Художник не соглашается с очень многим, он протестует. И его приход в лагерь мира и демократии логичен и закономерен. Он хочет людям мира и счастья.